Кто смотрел не в землю, не ждёт поблажки:
Спросят полной мерой со всех за всех.
Шелухой слетает, что было важным,
Оставляя голый сухой скелет.

Раскрывая рёбра, как ангел крылья,
Он стоит за правым моим плечом.
Говорят, что праведным Бог по силам
Посылает беды. А мы при чём?

Сердце с ночи в пятках, день будет чёрен,
До рефлекса рвотного в глотке - страх.
Я в карман нагрудный насыплю зёрен,
Чтоб взойти потом в золотых полях.

В полнолунье обычно мне плохо спится –
Каждый сон норовит обернуться явью.
То из окон моих вылетают птицы,
То ковёр на полу вдруг подёрнет рябью,

То британский актёр, чьё лицо повсюду,
Вдруг выходит из шкафа с кривой усмешкой,
А ты спишь и не можешь схватить паскуду
За грудки, чтобы врезать ему поспешно.

В полнолунье обычно тревожат память
Пришлецы из прошлых, чужих уже жизней,
Не желая потом на рассвете таять,
Остаются к завтраку, чтобы капризно

Ковыряться в омлете, крошить горбушку,
Презирать мой кофе, словом – на-ры-ваться.
В полнолунье обычно слова и души
Ускользают легко из замёрзших пальцев.

Я потом разобраться не в силах долго –
Кто здесь был исходно, а кто мне приснился,
И всегда ли здесь тропка была пологой,
И всегда ли такие здесь были птицы...

Что заладил о птицах я? Сам попробуй
Осторожно с окна отодвинуть шторы.
Там на ветке ворона с собачьей мордой,
И сова многоглазая на заборе.

Куда ты ушёл, где канул, весёлый, наглый?
Ты жил в моём зеркале, пялился из зрачков,
Играл на желания в покер, футбол и нарды,
Разменной монетой засосов и синяков
Платил за хороший секс и лихую драку,
Смеялся гораздо чаще, чем говорил,
И с кем бы ни дрался, кого бы потом ни трахал,
Никто никогда не застил тебе весь мир.
Остёр на язык, безжалостен, груб и ласков,
Тебя то любили, то пробовали убить.
Мне нравилось быть тобой, моей лучшей маской,
Моим персональным собранием "если бы".
Куда ты пропал? Так тошно искать осколки,
Пытаться собрать из пыли истлевший лист.
Вернись и вколи мне средство от этой ломки -
Смертельный наркотик, яд под названьем "жизнь".

Щемящее безмолвие в груди:
И нечего писать, и слов не сыщешь.
И свет, что брезжит где-то впереди,
Лишь зарево над чёрным пепелищем.
И кажется, что страх сильнее нас,
Что руки вяжет всё, что ты имеешь.
Любовь сильнее страха. В первый раз
Ты хочешь верить в это, но не веришь
И во второй. И в сотый раз. А страх,
Смяв всё внутри холодным склизким комом,
Твой голос душит прямо на губах
И замыкает на руках оковы.
Раздавлены, разбиты на куски
Все планы, идеалы и надежды,
Ты состоишь из страха и тоски,
Он носит твоё тело как одежду.
Песок пересыпается в часах.
Чем дальше, тем страшней, как в старой сказке...
Но ты идёшь по городу, свой страх
Зелёной лентой привязав к запястью.

А по выжженному полю внутри, словно пот на лбу, вдруг вылезла зелень...
Ты покуда на меня не смотри, я был взглядами когда-то расстрелян,
Я боюсь твоих серебряных глаз, на них больно напороться душою.
Я когда-то так себя и не спас, и спасения, возможно, не стою.
Но по венам бесконечных дорог восстановлено движение крови,
И в висках стучит морзянка тревог слабым отзвуком предвиденной боли -
Как же больно быть обратно живым, с голым сердцем, не закрытым кевларом.
Эта мышца как-то странно дрожит посредине меж ознобом и жаром...
Вспоминаю, как ходить без брони, вспоминаю, как гореть, не сгорая,
А по выжженному полю внутри что-то новое, гляди, проступает -
То ли тоненькие стебли травы, то ли воины из зубьев драконьих.
Никого на три полёта стрелы, кто бы поросль погладил ладонью.
Находить внутри приметы весны - что же может быть на свете нелепей...
Как же больно быть обратно живым, как же страшно прорастать через пепел.

Иллюстрации к циклу текстов "Экипаж"

Сонет к фотографии

Когда меня переполняет нежность,
Чтоб ею вам не досадить, мой друг,
Я применяю sort of guilty pleasure -
Смотреть в ночи на фото ваших рук.

Излому пальцев отдаваться взглядом,
Вязь тонких вен - как голых веток вязь
На фоне неба. Много ли мне надо -
К рукам на фото мысленно припасть

И в полусне пленителем суровым
Их оправлять в тяжёлые оковы,
Как в плен оправы бледный адуляр,

Но даже там, в темнице, за решёткой,
Завидовать разнузданности чёток,
Обвивших вам запястье, как змея.

Золотыми глазами тебе смотрит в спину лес,
Обернуться не смеешь, чтоб взглядом не встретить взгляд.
Точно знаешь: на твой стылый след встал вожак чудес,
Чутким носом уткнулся в разбитый зимой асфальт.
Он идёт, не сбиваясь со следа, не первый год,
Пусть его размывает кислотным дождём-тоской,
Он тебя нагоняет помалу и в свой черёд
Ты услышишь шаги мягких лап за своей спиной,
Ты почувствуешь запах опавших сосновых игл,
Ты успеешь заметить, как прыгнет в лицо земля,
И за миг до того, как он зубы сомкнёт свои,
Ты успеешь подумать, что так умереть нельзя.
И за тысячи тысяч морских или пеших миль
Легконогая стая замедлит привольный бег -
Чудеса на мгновение вспомнят себя людьми...
А ты, грянувшись оземь, за старшим рванёшься вслед.

Когда падает на пол одежда сухой листвой,
Обнажённые нервы встречаются с голым сердцем.
Я хотел бы проснуться однажды другим собой,
Чтобы больше контрастности, яркости, яда, перца,

Чтобы острым, как нож, чтоб опасность в моих глазах,
Чтобы тени боялись мне переходить дорогу.
Но во мне слишком много любви, чтобы сеять страх,
Слишком нежности много, да, слишком... чертовски много.

Я хотел, чтоб в меня бы бросались, как на мечи,
Чтобы я, словно ток, пробивал, разрывал на части.
Вместо этого я раз за разом смотрю в ночи,
Как в объятьях моих засыпает другой - и счастлив,

И целую в висок, и кладу на своё плечо,
Исцеляю - где в силах, где нет - просто глажу руки.
Стал прохладой льняных простыней... а хотел - мечом.
Стал приютом, надеждой на встречу... хотел - разлукой.

...Только ночи бывают, когда я и впрямь таков
(Ты б увидел, пиши я пером, как сменился почерк):
Моя нежность скуёт твои руки прочней оков,
И я буду жестоким с тобой, если ты так хочешь.

1.
Я опять сам не свой, я боюсь подходить к окну,
Из колодца глядят, чтоб я сдох прям сейчас, коль вру,
Половицы скрипят, словно кто-то идёт хромой,
И из зеркала тень говорит, говорит со мной.
Скоро солнце закатится, станет ещё страшней,
Тень в чулане всё гуще, всё меньше свет от свечей,
И кусок пирога поперёк горла встал, как кость,
И из каждого зеркала пялится наглый гость.
Он уже третий вечер приходит смотреть в глаза,
Мол, неужто никто за всё время-то не сказал,
Что ты наш, ты подменыш, ты всем им насквозь чужой,
Не похожий на них, странный мальчик, идём со мной!
Я боюсь его взгляда, и пуще того боюсь,
Что он выйдет из зеркала тотчас, как отвернусь,
Схватит грубо за вышитый мамою воротник
И утащит с собой в тёмный лес, где не слышен крик.
А он всё повторяет мне: мальчик, ты наш, ты мой,
Посмотри на себя, ты же порченый, нетакой,
И соседский старик сыплет соль на твои следы,
Твоей матери даже сестра не подаст воды,
Не хотел ли ты сам наконец узнать, почему
На деревне никто не поможет отцу твоему
Ни забор подновить, ни на крыше заделать течь?
Он уже благодарен за то, что не стали жечь.
Я ладонями уши закрою, а слышу вновь:
Ты подменыш, ты наш, в твоих жилах вода, не кровь,
Сделай шаг, дай нам руку, пойдём, отведу домой,
Солнце село за лес, наше время взойдёт с луной.
Из-под двери ползут чьи-то тени и тянет выть,
Почему не хранит меня в вороте красная нить,
Почему в нашей притолке знаки не гонят прочь
Эту лживую подлую нечисть обратно в ночь?
А он шепчет и шепчет, всё громче и всё ясней,
Что я жизнь свою видел в каком-то далёком сне,
И никто не спасёт, не поможет, надейся - шиш...
Ну скажи ему, мама, скажи! Что же ты молчишь?..

Продолжение по ссылке https://vk.com/suboshiswords?w=wall-61649770_162

Младший лебедь

Сказка кончилась благополучно, стих шелест страниц,
Торжествует добро, беспримерно наказано зло.
Только плачет в саду однорукий серебряный принц:
Ах, сестрица, сестрица, верни мне второе крыло...

Быть крылатым, свободным, счастливым - и грянуться вниз,
Разбиваясь о чью-то любовь, как об острые скалы...
Ах, сестрица, сестрица, ты видела вольную жизнь,
Так вольно ж тебе было спасать нас, во что б то ни стало?

Может, старшим и лучше - они-то хоть помнят себя
На земле, среди стен и людей с их тоской и любовью.
Ах, сестрица, я слышал, что лебеди, дескать, трубят...
Пусть трубят трубачи. Это первый язык, что я помню,

В моей памяти старшие братья крылаты всегда,
Ветер с моря ложится под крылья надёжной опорой.
Ах, сестрица, сестрица... Такому калеке - куда?
Но попытки сказать тебе это закончатся ссорой,

Потому изливаю деревьям в дворцовом саду,
Жирным карпам в пруду, воронью на дубах своё горе.
Ах, сестрица, не плачь, когда я наконец-то уйду
По как лезвие тонкой границе меж небом и морем.

Полуденный лес напоён неподвижной истомой,
Горячее солнце стекает по листьям, как мёд.
Из сумрачной чащи, густой, ароматной, зелёной,
По узкой тропе кто-то смутно знакомый идёт.
Рукой раздвигает упругие нижние ветви,
Что льнут откровенно к плечам его в смутной тоске,
И твёрдых корней заскорузлые ловчие петли
Под поступью лёгкой мягки, как следы на песке.
Янтарь с сердоликом блестят на оливковой коже,
Как медь, от веков потемневшая, кудри его,
Цвет глаз в полумраке лесном различить невозможно,
Но влажный их блеск - как кроваво-густое вино.
Идёт по тропинке сатир к своему водопою,
Чтоб к устью ручья, как к устам, поцелуем припасть,
А лес, словно женщина, в зной истекает смолою,
И жаждет собой утолить его жаркую страсть.