I

Октябрьское утро выдалось по-лондонски пасмурным и даже туманным, а пронизывающий холод вызывал острое желание остаться дома и наслаждаться неторопливыми, сонными мыслями в кресле-качалке у камина, покуривая трубку. Но долг зовёт – на месте сидеть нельзя. Именно это решительно сказал сам себе инспектор Гордон Линдсей, один из самых опытных и старых ищеек Скотланд-Ярда. Необходимо собрать как можно больше информации до того, как изумлённые люди, праздные зеваки и репортёры дружно ринутся мешать делу и отвлекать следователей.

Пришла весть об исчезновении Томаса Хилла, молодого алхимика, который, несмотря на возраст, считался первым и лучшим в ремесле и даже претендовал на должность при королевском дворе. Но обо всём по порядку. Биография молодого человека, под стать его фамилии, хранила достаточно тайн и странностей. Никто не знал ни настоящего имени Томаса, ни его родителей. Подкидыша нашла на пороге своего дома обеспеченная и известная на всю страну чета. И это уже удивительно: отчаявшиеся матери оставляют младенцев у порога церквей и приютов. Но супруги всё же забрали малыша. Томас – такое дали ему имя – вырос вместе с детьми прислуги и стал мальчиком на побегушках. Расторопность, сочетающаяся с аккуратностью и любознательностью, привели его в лабораторию хозяина дома всего в девять лет, где Томас вопреки юному возрасту постепенно стал незаменимым ассистентом. Он знал наизусть каждую скляночку и баночку, содержимое всякой полки и назначение всех инструментов. А помогал он самому́ первому Королевскому алхимику, человеку, который не только добился того, чтобы его труды признали, но и получил титул рыцаря за свои исследования.

О ещё одной странности в биографии Томаса известно лишь со слов его предшественника. Однажды Королевский алхимик пришёл утром в лабораторию – раньше обычного – и застал Томаса за своевольными попытками смешивать ингредиенты. Разозлившись, старик собирался отвесить мальчишке оплеуху и прогнать прочь, но заметил, что проказник продолжает его вчерашний эксперимент. И весьма успешно, надо сказать. Как мог Томас знать, что делать, если сам Королевский алхимик сомневался? Кто знает. Но если этот случай не были признаком удивительного, данного самой природой таланта, то чем? Великий мастер взял Томаса в ученики. Он стал четвёртым, кого посчитали достойным. К несчастью, он же оказался и последним. Никто не знает точно, пытался ли его учитель открыть формулу философского камня и одержать верх над естественным ходом вещей – пожилой наставник лишь смеялся в ответ на подобные вопросы и говорил, что, знай он формулу бессмертия, ни за что ей бы не воспользовался – такой дар кажется ему проклятьем.

Томас вырос, взял себе фамилию, начал новую жизнь. На зависть трём первым ученикам, он оказался самым талантливым и успешным. Но и, на их же счастье, аскетом и человеком, слишком преданным своему делу и мечтам, чтобы тратить время на встречи с репортёрами и выходы в свет. Порой Томас казался эксцентриком, но немногочисленные друзья уверяли, что молодой человек никогда не пытался привлечь чужое внимание или кому-то досадить. Честный, открытый и непосредственный, он не понимал смысл условностей, принятых викторианским обществом. Разумеется, кто-то считал это вопиющей грубостью, иные же находили его характер по-детски забавным. И всё же Томасу пришлось держаться подальше от высшего света, чтобы не смущать людей своей «невоспитанностью». Говорят, жил он небогато, за счёт патентов и исследований, выполненных по заказу частных лиц и Лондонского королевского общества.

Не похоже, чтобы вынужденная изоляция расстраивала молодого человека, думал инспектор Линдсей, осматривая кабинет пропавшего – место, где Томас жил, ел и часто даже спал. Трудно не заметить кушетку с подушкой и измятым покрывалом и крошки еды на столике рядом. Небольшой кабинет был буквально заставлен книжными шкафами, оборудованием, образцами и материалами для работы. На полках не было свободного места, а выбор литературы удивлял инспектора. Великие трактаты минувших веков и шедевры мировой литературы соседствовали с собраниями народных сказок и легенд… Часть книг не умещалась на полках. Собрание сочинений Жан-Жака Руссо лежало рядом со шкафом, аккуратно сложенными друг на друга томиками в попытках найти себе хоть какое-то место. А на кушетке, где спал алхимик, лежали «Песни шотландской границы» Вальтера Скотта. Вполне возможно, что подобным чтивом Томас занимал время перед сном, отдыхая от работы. Но, в самом деле, в кабинете и наступить некуда. В отличие от остальных комнат, где идеальный порядок. И тем страннее и даже дико пустым казалось место подле единственного окна. Там стоял лишь… каменный пьедестал?..

– Миссис Хилл, – Гордон окликнул стоящую в проходе бледную девушку. – Не могли бы вы сказать, что было на постаменте?

Она медленно подняла голову, бросила потерянный взгляд покрасневших глаз сперва на инспектора, затем на постамент. Линдсей почти ощущал себя виноватым, стоило хоть о чём-то спросить несчастную. Казалось, она с трудом держится после исчезновения мужа.

– Статуя. Там была статуя… – произнесла девушка, крепко сжимая в руках платок. – Я не знаю, как… – тихо добавила миссис Хилл, предварив вопрос о том, каким образом и куда мог исчезнуть кусок камня. – Наверно, это очередной эксперимент. Чего Томас только не делал, это уму непостижимо, – на худом, бледном лице на мгновение появилась улыбка.

Когда инспектор в сопровождении констебля прибыл на место, именно девушка встретила гостей и помогла осмотреть их с Томасом небольшой дом. Она представилась Галатеей Хилл, что вызвало удивление у гостей – они не слышали, что алхимик женился. Как объяснила девушка, брак скрепили в тайне – Томас не хотел, чтобы чужие люди знали слишком много о его жизни. За знакомством последовали обычные вопросы: когда она последний раз видела мужа, как он себя вёл, были ли у мистера Хилла враги… Если среди ответов и мелькало что-то странное, так только ежедневные привычки хозяина дома. Явное предпочтение работы собственной жене не казалось ни капли странным. Галатея уверяла, что в последние дни Томас был не более чудаком, чем обычно. Только всё радостно повторял, что скоро приблизится к цели, которая для него важнее любого заказа и патента. Кажется, восклицаниями об этом он даже замучил пожилую соседку-вдову, миссис Баркли, приглядывавшую за алхимиком, словно за собственным сыном. Но когда Томас внезапно исчез буквально из своего кабинета – Галатея испытала шок. Подождав сутки и убедившись, что выйти незамеченным он не мог, жена обратилась в полицию. Враги? Супруга могла сказать лишь о соперниках, прошлых учениках Королевского алхимика, двое из которых никогда не скрывали зависти и презрения, и нескольких недоброжелателях, кому поведение и стиль жизни пропавшего казались уж слишком возмутительными и неприемлемыми.

– Я думаю, вам стоит почитать последний дневник Томаса, инспектор, – прибавила Галатея. – Он записывал всё: мысли, впечатления, процесс по исследованиям и работе.

II

Бумаги, книги, записи… Конспекты, рисунки, схемы. Тот самый дневник, о котором говорила миссис Хилл, – на краю стола. Склянки и банки с реагентами в разных углах. Горелка, воронки, частично снятые с креплений, высокая колба с прозрачной жидкостью внутри, мензурки и пинцеты, защитные очки и перчатки… Но если верить супруге, рабочий стол – единственное место, где поддерживали порядок. Видимо, алхимик не успел убраться перед своим исчезновением. Либо кто-то прервал его. Но не было никаких следов борьбы, а если кто-то посторонний и заходил в кабинет, беспорядок и отсутствие свободного пространства не помешали ему. Право, Гордон не понимал, как можно работать в такой тесноте, и уповал, что на столе не осталось ничего опасного для жизни. Интересно, к слову, как терпела всё это Галатея, поддерживавшая остальные комнаты в идеальном порядке. Впрочем, глупый вопрос. Не надо и минуты говорить с девушкой, чтобы понять, насколько она обожает мужа и восхищается им. Томас самый талантливый, самый добрый и искренний, самый прекрасный… Но и юная миссис Хилл, надо сказать, очень хороша собой. Особенно в этом зелёном платье – такой цвет ей к лицу. Странно признать, но Галатея будто очаровывала с первого взгляда. А её тихий голос почти гипнотизировал, казалось, ни в чём невозможно ей отказать.

Дневник мирно лежал на краю стола поверх двух книг. Первая – старая, будто из антикварной лавки, и, кажется, вот-вот рассыплется в руках, стоит неаккуратно перелистнуть страницу. Инспектор не знал языка, на котором выводил букву за буквой автор древнего тома, но о связи текста с тайнами алхимии говорила сама обложка: причудливое изображение человеческой ладони, в центре которой художник поместил огонь и рыбу, а над пальцами – ключ, фонарь, солнцу, звезду и корону. Гордону алхимия всё ещё казалось ему чем-то причудливым и мифическим. Но такие люди, как Томас Хилл, своими трудами приносили пользу обществу и короне, так что он никогда не оскорблял их подозрениями.

Вторая книга, напротив, оказалась практически новой – свежее издание, всего год. Открыв книгу на заложенной странице, инспектор Линдсей увидел начало баллады Киплинга «Последняя Песнь Честного Томаса». Гордон невольно хмыкнул. Какое забавное и почти трагичное стечение обстоятельств.

Отложив книги, инспектор принялся за дневник. Самая последняя запись гласила: «Всё оказалось так очевидно. Так просто. Как я не понял раньше? Ещё немного». Что же, спасибо, ничего не ясно. Пожалуй, стоит пролистать записи с самого начала.

Сказать откровенно, «дневник» больше напоминал записную книгу и рабочую тетрадь в одном флаконе. Списки и напоминания о заказах, последовательности и формулы, мысли и планы шли друг за другом, отчёркнутые ровными линиями. Даты ставились через раз, рядом с текстом виднелись рисунки, а часть заметок писалась на полях так мелко, что текст едва различим... Усевшись на стул, инспектор Линдсей принялся листать страницы, обращая внимания на все казавшиеся ему значимыми записи.

2 июня, 1895

Ненавижу новые дневники. Старые копятся стопками, и в них ничего не найти. Я когда-нибудь научусь ставить даты, а не писать бесконечным и бессмысленным потоком?

Забавно. Я постоянно пытаюсь преобразовать вещи, чтобы привести их к совершенному состоянию, но не могу сделать того же с собственными привычками. Впрочем, все люди этим страдают. Так что, пожалуй, я тоже человек.

***

3 июня, 1895

Снова ездил к Уиллу, снова не мог оторвать взор от той его работы. Она идеальна, просто прекрасна. Я почувствовал, что больше не выдержу и обязан забрать этот шедевр с собой. И что препятствий не будет. Я приготовился отдать все свои деньги, когда он неожиданно сказал, что подарит мне её.

И снова мне странно везёт.

***

«Я знаю, почему есть эхо в лощине,
Почему серебро сияет, почему дыхание черно, почему печень кровава,
Почему у коровы рога, почему женщина нежна,
Почему молоко бело, почему остролист зелен»

Мне часто кажется, что я не смогу жить спокойно, не узнав, кто я такой на самом деле.

Почему я знаю о вещах, знать которых не могу? Не думаю, что это то, что суеверные люди зовут интуицией.

***

Удача! Скоро у меня будет один из оригиналов «Руки философа».

Найти бы только место для статуи в кабинете.

***

22 июня, 1895

Я всегда относился с призрением к тем, кто ищет лишь собственной выгоды. Но теперь думаю, что, может, им всем хотелось лишь счастья. Но кто-то искал его в золоте, кто-то во власти. А я попробую найти его в любви.

Никогда не думал, что займусь подобным.

***

23 июня, 1895

Стыдно и неловко было рассказывать миссис Баркли о своей идее. Произношу и понимаю – звучит как безумство. Сдаётся мне, она подумала то же самое. Но вслух сказала, что не удивилась бы, если бы я заставил небеса упасть на землю. Настолько она верит в мои силы. Но попросила подумать и не увлекаться.

– Миссис Хилл, уделите мне ещё минуту внимания? – оторвавшись от чтения, Гордон подошёл к девушке, разговаривавшей с констеблем. – Вы говорили, что ваша соседка, миссис Баркли, и ваш муж были в очень хороших отношениях, верно?

– Да, более чем. Томас ей как сын. И деталями своей работы он делился только с ней, не со мной, – девушка вздохнула. Видимо, её обижало такое отношение.

– Как вы думаете, почему? – Линдсей удивился, но не подал виду.

– У Томаса много причуд. Но он всегда говорил, что не хочет говорить с собственной женой о работе – об этом он и так говорит со всем миром.

Гордон задумчиво кивнул. Разумеется, он не спешил исключать Галатею из списка подозреваемых, какой бы разбитой после потери супруга она не казалась. Но не сочувствовать девушке старый инспектор всё же не мог.

– Миссис Баркли сейчас дома? – спросил Гордон.

– Скорее всего, – задумалась на секунду Галатея. – Вы хотели с ней поговорить?

– Разумеется.

– Тогда, молю, разрешите мне сначала зайти к ней и рассказать о том, что произошло. Может, ей будет легче, если она услышит новость от меня.

– Да, разумеется, миссис Хилл, – инспектор видел смысл в рассуждениях девушки. – Констебль, вы не сопроводите леди?

Гордон проводил взглядом мужчину и супругу алхимика. Теперь он и дневник остались в одиночестве.

Впервые в жизни я не знаю, как быть. Это странно. Теперь в своём стремлении я наравне с обычными людьми. Означает ли это, что я на верном пути?

Может, я нашёл ту самую загадку, которая поможет мне ответить на все вопросы.

***

У Фалеса – вода, у Анаксимена – воздух, у Геркалита – огонь, у Анаксимандра – айперон, а у Пифагора – число. Если я хочу сотворить саму жизнь, мне придётся проверить, что из них по-настоящему первично. А если никто не прав?

Не знаю, откуда начать.

***

13 августа, 1895

Пришлось выбраться в академию наук. Случайно пересёкся с Винсентом. Каждый раз после общения с ним хочется помыть руки. Никак не даётся этому индюку пережить тот факт, что четвёртый ученик оказался лучше первого. Кажется, единственный смысл его жизни – действовать людям на нервы. Не понимаю, как мастер мог работать с кем-то столь напыщенным и высокомерным.

О, не скоро забуду его лицо, когда меня позвал глава академии, чтобы обсудить вопросы. Впрочем, оно и к лучшему. Ещё немного и я бы точно сказал Винсенту что-то такое, что всем показалось бы вульгарным и отвратительным, и о чём мне бы ещё долго напоминали.

Если бы я только мог им всем рассказать, чему я обязан своими «успехами» и «талантом». Не так весело знать сухой результат, когда понятия не имеешь, окажется ли он более хорошим, чем плохим.

***

Всё бесполезно. Придётся начинать сначала. Во что я ввязался? Но и остановиться не могу. С тех пор, как я решился на это безумие, пути назад просто нет: мысль об успехе преследует меня даже во сне, а наяву – одни неудачи. Alea iacta est.

***

Галатея, прости. Ты так терпелива. Придётся тебе ждать меня снова и снова, после каждой попытки.

Я обещаю, что найду способ, сколько времени это бы не заняло и чего бы мне это не стоило.

***

Деньги заканчиваются. Взял несколько заказов.

***

Она прекрасна. Совершенна. Не могу оторвать взгляда.

***

Снова неудача! Давно не испытывал такого отчаяния. Если это то, как живут люди: пробуют – ошибаются – мучаются – начинают сначала, чтобы повторить, то я беру все свои слова назад. Выбирать между несколькими неизбежностями не так уж и плохо.

Лишь сейчас осознал, настолько помешался. Я и сам теперь как Пигмалион, это нас роднит ещё сильнее. Грустно и смешно.

Мурашки пробежали по спине инспектора. Он несколько раз перечитал запись. В голове возникли самые чудны́е и даже жуткие мысли. Но он решительно откинул их. Не может же в самом деле… Нет, точно нет.

Слишком много вопросов.

III

29 сентября, 1895

Друзья знают, как отрывать меня от работы. Так давно не видел их, подумать страшно. Эта одержимость мне даром не пройдёт.

Они принесли мне только изданное «Чудесное посещение». Надо возвращаться к чтению книг, пока я окончательно не потерял рассудок.

***

Роман хорош. Именно то, что я люблю.

Но отвлекаться на чтение, как я это делал всегда, не выходит. Жажда идти вперёд пожирает меня, как зелёный лев солнце.

***

Миссис Баркли сказала, я плохо выгляжу. Работаю дни напролёт, почти ничего не ем.

Если бы не она – не заметил бы. Дома нет зеркал. Не люблю зеркала.

Стоит раздобыть хоть одно для Галатеи, когда она будет жить здесь.

***

Решил вернуться к простым трансформациям и начать с самого начала. Может, в них я найду то, что мне надо. Может, жизнь и не нужно создавать, а всего лишь пробудить?

Начал с изменения цвета огня. Пока опыт идёт стабильно, ничего нового не заметил. Но всё равно этой мой любимый «фокус», простое наблюдение успокаивает.

***

Мне кажется, я начинаю понимать. И это понимание меня пугает.

***

Сегодня я видел странный сон.

Мы с Галатеей шли по тёмной улице. Кажется, около Грин-парка. Из-за сильного тумана ничего не было видно, и мне всё казалось, что рядом есть кто-то ещё.

Потом заметил, что всё вокруг гротескно искажено, архитектура не подчинялась физике нашего мира. Посреди улицы висело зеркало, мы подошли к нему. Галатея была прекрасна как некогда, в зелёном платье, оттенок которого ей очень к лицу. А своего отражения я не увидел.

Неприятный сон. В октябре мне с детства снятся тяжёлые сны.

***

Ещё неделя бесконечных проб и ошибок. Хочется кричать от собственного бессилия.

Миссис Баркли убедила меня сходить к ней на чай и несколько часов не отпускала. Я пообещал, что буду заходить каждый день. Мне приятно её беспокойство, но сейчас оно мешает.

***

Не мог уснуть, и решил прогуляться. Увидел в лавке портного то самое платье из сна. Удивительно. Завтра утром сразу же пойду и куплю его. Надеюсь, ей понравится.

О чём я, в самом деле, думаю? Мне надо подготовить для неё место, купить вещи и одежду. Как иначе она будет жить здесь и привыкать?

***

Смотрю на статую – и это меня успокаивает.

***

Человек слишком несовершенен, слаб и глуп, чтобы познать вещи, к которым стремится. А я всё же человек. Я так думаю.

Зачем я начал эту гонку? Сама природа против меня.

***

Бессонница чередуется с неприятными снами. Уж лучше сидеть за работой.

***

Мои руки и глаза меня предают. Соединяется не всё. Хочу увидеть – и не могу.

Я должен повторить опыт. Нужно больше реагентов, надеюсь, это не спровоцирует слишком сильную реакцию.

***

Всё работает. Просто я этого не вижу. Человеческий глаз не заметит совершенство. Тело отягощает дух и притупляет разум.

В последнее время чудится, что я в доме не один.

***

Какое сегодня число? На улице рассвет или закат?

Я не могу уйти, не закончив.

Вещи лежат не на своих местах. Это раздражает.

***

Я пожалею об этом. Я знаю точно. Я знаю, что так будет.

Иногда мне кажется, что должно было пройти несколько дней, но солнце всё не встаёт. Ночь не кончается.

А я их вижу мельком. Они смотрят, словно на представление: получится ли у меня достичь цели. Никогда не просил и не ждал аудитории.

Кажется, они пытаются что-то сказать, но я не понимаю. Да и если пойму, не уверен, стоит ли слушать.

***

Время в их компании сказалось – я привык. И они тоже. Кажется, теперь за мной следят с интересом.

Моё увлечение фольклором окупило себя. Удивительно. Мне предложили одну-единственную услугу. Наверно, ждали, что я спрошу, что мне делать или кто я такой. Это, скорее всего, кончилось бы плохо. Спросил, что мне сделать, чтобы всё вышло правильно.

Они удивились, а их предводительнице мой вопрос особенно понравился.

***

Всё оказалось так очевидно. Так просто. Как я не понял раньше? Ещё немного.

***

Странное дело, верно, инспектор?

Гордон невольно вздрогнул. Неужели он не заметил ещё одну запись? Он бы поклялся, что этой странице не было и пятнышка от чернил.

Я подумала, что хочу пообщаться с вами через дневник. Моя роль не даёт сказать правду и посмотреть на лицо, увидеть реакцию. Роли надо следовать, не так ли? Ведь так заведено в вашем мире и обществе?

Но вам здесь больше нечего искать. Всё всегда так, как хочу я. А я сделала всё, что хотела.

Надеюсь, ваш спутник не очень испугается.

Как любил говорить Томас, acta est fabŭla.

Несколько секунд инспектор сидел неподвижно, приковав взор к дневнику. Мгновение – и им овладел странный порыв. Он встал и быстрым шагом, едва не переходя на бег, направился к выходу из кабинета, к лестнице, к входной двери… Всё это абсурд и ложь, всё это неправда, так не бывает. Уже на пороге, Гордон едва не столкнулся с констеблем. Бледное, как снег, лицо подчинённого заставило сердце забиться ещё сильнее от дурного предчувствия.

– Инспектор Линдсей, сэр!.. Миссис Хилл, она… Она!.. – констебль дышал так тяжело, что не мог произнести больше двух-трёх слов, как его дыхание сбивалось. Он отчаянно и, казалось, испуганно пытался что-то объяснить.

– Говорите же! – в напряжении воскликнул Гордон, чувствуя, что не способен и не видит смысла сохранять самообладание. Чувство неизбежности дурной развязки только усилилось.

– Посмотрите сами, возможно, я сошёл с ума, – переведя дух, констебль повёл пожилого инспектора за собой.

И только в этот момент, в это мгновение Линдсей заметил, насколько сгустился туман. Он с трудом видел что-либо на расстоянии пяти ярдов от себя.

– Соседки не оказалось дома, – начал объяснять констебль, – мы шли обратно, когда туман стал сгущаться. Я почти потерял Миссис Хилл из виду и предложил вернуться в дом, и тогда она сказала, что ей пора уходить. Это разве не попытка скрыться? Разумеется, я попытался остановить её. Но когда я до неё дотронулся…

Констебль ускорил шаг, нервно замолкнув.

– Молю, только не мучайте меня неизвестностью, – помрачнел инспектор.

– Я дотронулся до камня.

Линдсей, конечно, усомнился и не поверил. И уже был готов предположить, за что ухватился по ошибке его подчинённый, когда увидел прямо перед собой… статую.

Изваяние, гладкий мрамор. Работа, свидетельствовавшая о высоком мастерстве, о годах практики, проб и ошибок. Изваяние в зелёном платье, с теми же чертами лица, что у Галатеи. Её полная копия. Вот только на лице уже не было той глубокой печали – девушка смотрела на инспектора с самодовольной улыбкой.